АМАЛИЯ
Надежда Тэффи
Госпожа Амалия Штрумф обладает сорокапятилетним возрастом, пятипудовым весом и небольшим поместьем в окрестностях Берлина.
В санаторию она приехала, чтобы утереть нос всем своим соседям. Пусть поймут, что она - птица важная. Может ездить за триста километров. Но первые же дни лечения потрясли всю душу Амалии до основания: доктор запретил ей кофе со сливками и кухены.
Амалия покорилась, но душа стонала. Утром, проходя мимо булочной, Амалия приостанавливалась, смотрела на печенья, торты и пирожные и шептала их названия шепотом тихим, глубоким и страстным, как шепчут влюбленные женщины имя своего любовника:
- Занфткухен... Шмандкухен... Беренкухен... Цвибак... Цвибак... Цвибак...
С трудом отрывалась она от окна и шла, качаясь, с полуоткрытыми, опьяненными глазами.
Шла в санаторию, тупо же жевала салат с лимонным соком и молчала весь день. Молчала потому, что о чем же можно говорить, когда душа плачет, и стонет, и шепчет:
- Цвибак... Цвибак... Цвибак!..
А ночью, когда сон (сон - счастье несчастных) смежал ее посоловевшие очи, она видела себя в своей собственной столовой, и в одной руке у нее была чашка кофе, а в другой - кусок торта с битыми сливками. А кругом сидят соседи с благоговейными лицами и с начисто утертыми носами.
От постоянного тихого, заглушенного страдания Амалия сделалась сентиментальной, и однажды вечером, когда в зале санатории молоденькая венка спела модный романс:
"Du kannst sie wohl verlassen,
Vergessen kannst du sie nisht".
Амалия опустила голову и тихо заплакала.
Да! Конечно, она могла отказаться от занфткухена, и от шмандкухена, и от цвибака. Да! Отказаться, но не забыть. Забыть, - никогда!
* * *
Но вот наступил перелом.
Отрешенная от земных радостей, Амалия стала искать удовлетворения в области тонких душевных перживаний. Она стала интересоваться чужими флиртами, чужими романами, чужими цветами, чужими письмами и чужими скандалами.
Вот идет по улице дама.
Амалия приостанавливается и смотрит куда она идет.
- Эге!
С другой стороны улицы идет господин. Ну, конечно, он сейчас встретится с дамой. О, ужас! Ужас! Какие нравы! Она, наверное, замужняя. Бедные ее дети!
Но что это! Господин не подошел к даме и даже не поклонился. Странно. Неужели они незнакомы? Ну, нет! Амалию не так легко провести. Она отлично понимает, что это только притворство. Это все делается, чтобы отвести глаза! Несчастные дети, - такая мать!
Амалия спешит к своей единомышленнице, к фрау Нерзальц из Франкфурта, почтенной и честной женщине, томящейся по жаренной колбасе с капустой.
- Вы слышали, фрау Нерзальц, какой ужас! Та дама, что носит красную шляпу... О, я даже не могу сказать! Бедный муж! Несчастные дети.
- Ну, как так не можете сказать? Вы все-таки скажите.
- О, нет, я не могу. Но вы, вероятно, уже сами догадываетесь?
Но фрау Нерзальц трудно оторвать свое воображение от жаренной колбасы, и она настаивает:
- А все-таки скажите!
Тогда Амалия наклоняется к ее уху и шепчет:
- Она и тот длинный господин делают вид, что даже незнакомы. А? Каково!
Фрау Нерзальц забывает колбасу и капусту.
- А сами, значит, уже... ай-ай-ай! Ну как это можно держать их в санатории, где живут честные женщины.
- Ужасно! Я сегодня подумала: вдруг бы здесь была моя дочь и увидела такую сцену: он идет, она идет - и не кланяются. Что бы могло подумать невинное дитя? Ужас!
* * *
В корридоре своего пансиона как-то утром Амалия встретила новую жиличку, молодую веселую даму. Дама шла, постукивая каблуками, и напевала что-то, прижимая к лицу большой букет красной гвоздики.
Все это Амалии не понравилось и показалось подозрительным. Зачем стучит, зачем поет и зачем букет?
Жиличка оказалась соседкой по комнате.
И это было обидно.
- Туда же, поселилась рядом. Хороши порядки! Каждый может приехать и поселиться.
Вечером Амалии послышалось, будто соседка с кем-то разговаривает. Приложила ухо к стене, - тихо.
- Ну, конечно, они говорят шепотом. Разве можно такие вещи вслух говорить, самим стыдно себя слушать. Несчастные дети, - такая мать!
Уходя ужинать, Амалия сказала горничной:
- Напрасно вы подобных дам к себе пускаете...
- А что? - удивилась та.
- Да вот увидите.
Амалия была загадочна и зловеща.
* * *
Ночью, проснувшись, вдруг услышала она шорох в соседней комнате.
- Ага! Началось! Подождите, голубчики. Я вам покажу, как разводить романы в честном доме.
Она долго прислушивалась. Наконец, решилась: вышла на цыпочках в коридор и приложила ухо к соседней двери. Было тихо. Долго было тихо. Но вдруг раздался спокойный, густой и мерный храп. Это был мужской храп. В этом Амалия ошибиться не могла. Так храпел ее покойный отец, так храпел ее муж и так будет храпеть ее сын. В этом ошибиться нельзя.
Женский храп бестолковый, неровный, короткий, сконфуженный.
А за дверью храпел мужчина, и в добавок с полным сознанием своих на то прав.
Амалия застыла и ждала. Она дождется его пробуждения и увидит, как он испуганно озираясь, проскользнет на крыльцо. Хо-хо! Красивая история. Не придется больше этой бесстыднице петь песни и засовывать нос в гвоздику. Хорошенький скандальчик устроит завтра Амалия на всю санаторию.
А бас за дверью все храпел да храпел. А Амалия все ждала да ждала.
У нее застыли ноги, и голова кружилась от усталости. Но она не сдавалась.
Часы пробили половину шестого. Через час все начнут вставать, - значит каждую минуту "он" должен выскочить. Уходить нельзя. Усталый взор ее опустился, и вдруг она вздрогнула: у самых дверей соседней комнаты стояли выставленные для чистки мужские сапоги. Толстые американские мужские сапоги.
- Зачем же было так долго ждать!
Она схватила сапоги, как тигр свою добычу, и кинулась к себе в комнату. Заснула, улыбаясь.
- Попробуй-ка теперь выпустить своего красавца! Без сапог. Ха-ха!
* * *
В восемь часов утра сердитый мужской голос разбудил ее. Какой-то немец громко ругался в коридоре, и в ответ также громко визжала горничная.
Амалия позвонила и вдруг вспомнила о своей радости.
- Это что? - спросила она вошедшую горничную, указывая на сапоги. - А? Это как называется?
- Это сапоги! - испуганно захлопала глазами горничная.
- Да, это сапоги! И сапоги эти отнесите от меня в соседнюю комнату и скажите, что Амалия Штрумф всю ночь стояла в коридоре у дверей и слушала, как храпит хозяин этих сапог. Да, всю ночь. Так и скажите.
Она сделала эффектную паузу, но горничная вдруг обиделась и затараторила:
- Gnädige Frau, конечно, может подслушивать, как храпят мужчины, если ей это доставляет удовольствие, но уносить сапоги она не имеет никакого права. Господин гофрат страшно сердился, и это так неприятно, потому что он постоянно здесь останавливается и вчера приехал с десятичасовым поездом, а он не привык к беспорядкам, и она будет жаловаться, и ... тра-та-та и тра-та-та...
- Какой гофрат? - завопила Амалия. - Ведь там живет дама!
- Дама уехала вчера в девять часов.
- Уехала?! Подлая! Подлая! Я всегда знала, что она сделает какую-нибудь гадость.
Амалия опустилась на кровать, растерянная и подавленная, глаза у нее сделались сентиментальными, и вдоль носа потекла крупная слеза.
- Какая подлая!
© Надежда Тэффи
© Галина Петкова - составление, подготовка текстов и вступительная статья
=============================
© Електронно издателство LiterNet, 03.03.2010
Надежда Тэффи. Наше житье. Рассказы и фельетоны, опубликованные в Софии (1923-1927).
Составление, подготовка текстов и вступительная статья Галины Петковой. Варна:
LiterNet, 2010
Други публикации:
Русь (София), № 118 от 12.07.1923, с. 2-3.